Война с саламандрами (сборник) - Страница 159

159

– Кто же это сделал? – осведомился инспектор, не давая сбить себя с толку.

– Извините, я не могу дать вам его адрес, – иронически ответил советник. – Я этого господина не видел и позабыл пригласить его в дом.

– М-да, дело не так-то просто, – невозмутимо сказал инспектор. – Ну, а кого вы подозреваете?

У Томсы уже лопалось терпение.

– Что значит подозреваю! – воскликнул он раздраженно. – Молодой человек, я ведь не видел этого мерзавца. Даже если бы он постоял там, ожидая от меня воздушного поцелуя, в темноте я его все равно не узнал бы. Знай я, кто он такой, стал бы я вас беспокоить, как вы думаете!

– Ну да, – успокоительно отозвался инспектор. – Но, может быть, вы вспомните, кому ваша смерть могла быть выгодна, кто хотел бы вам отомстить? Учтите, это не грабеж. Грабитель не стреляет без крайней необходимости. Может быть, у вас есть враги? Вот об этом вы и скажите, а мы расследуем.

Томса смутился: об этой стороне дела он не подумал.

– Понятия не имею, – неуверенно начал он, мысленным взором окидывая всю свою тихую жизнь чиновника и старого холостяка. – Откуда бы у меня взялись враги? – продолжал он с удивлением. – Честное слово, я ни одного не знаю. Нет, это исключено. – И он покачал головой. – Я ведь ни с кем не встречаюсь, живу замкнуто, никуда не хожу, ни во что не вмешиваюсь… За что мне мстить?

Инспектор пожал плечами:

– Я тем более не знаю, сударь. Но, может быть, к завтрашнему дню вы вспомните? Вы не боитесь оставаться здесь?

«Нет, не боюсь, – смущенно твердил он себе, оставшись один, – почему, да, почему в меня стреляли? Ведь я живу прямо-таки отшельником. Отсижу на службе и иду домой… у меня и знакомых-то нет! Почему же меня хотели застрелить?» – удивлялся он. В душе росла горечь от такой несправедливости. Ему становилось жаль самого себя. «Работаю как вол, – думал он, – даже беру работу на дом, не расточительствую, не знаю никаких радостей, живу, как улитка в раковине, и вдруг бац! Кому-то вздумалось пристукнуть меня. Боже, откуда у людей такая беспричинная злоба? – Советник был изумлен и подавлен. – Кого я обидел? Почему кто-то так неистово ненавидит меня?»

«Нет, тут, наверное, ошибка, – размышлял он, сидя на кровати с одним ботинком в руке. – Ну конечно, меня спутали с кем-то. С тем, кому хотели отомстить. Да, это так, – решил он с облегчением. – За что, за что кто-нибудь может ненавидеть именно меня?»

Ботинок вдруг выпал из руки советника. Не без смущения он вспомнил, как недавно сболтнул страшную глупость: в разговоре со знакомым, неким Роубалом, допустил бестактный намек на его жену. Всему свету известно, что жена изменяет Роубалу и путается с кем попало; да и сам Роубал знает, но не хочет подавать виду. А я, олух этакий, так глупо брякнул об этом!.. Советнику вспомнилось, как Роубал с трудом перевел дыхание и стиснул кулаки. «Боже, – ужаснулся Томса, – как я обидел человека! Ведь он безумно любит свою жену. Я, конечно, пытался перевести разговор на другую тему, но как Роубал закусил губу! Вот уж у кого есть причина меня ненавидеть! Конечно, не может быть и речи о том, что в меня стрелял он. Но я бы не удивился, если…»

Томса оторопело уставился в пол. «Или вот, например, мой портной… – вспомнил он с тягостным чувством. – Пятнадцать лет он шил на меня, а потом мне сказали, что у него открытая форма туберкулеза. Понятное дело, всякий побоится носить платье, на которое кашлял чахоточный. И я перестал у него шить. А он пришел просить: сижу, мол, без работы, жена болеет, надо отправить детей в деревню… не удостою ли я его вновь своим доверием. О господи, как он был бледен, от слабости обливался потом! „Господин Колинский, – сказал я ему, – ничего не выйдет, мне нужен портной получше, я был вами недоволен“. – „Я буду стараться, господин Томса“, – умолял он, потный от испуга и растерянности, и чуть не расплакался. А я, – вспомнил советник, – я спровадил его, сказав: „Ну, там видно будет“, – хорошо известная беднякам фраза! Портной тоже может меня ненавидеть, – ужаснулся советник, – ведь это страшно: просить кого-нибудь о спасении жизни и получить такой бездушный отказ! Но что мне было делать? Я знаю, он в меня не стрелял, но…»

На душе у советника становилось все тяжелее. Вспомнилось еще кое-что… «Как это было нехорошо, когда я на службе взъелся на нашего курьера. Никак не мог найти один документ, ну и вызвал этого старика, накричал на него при всех, как на мальчишку. Что, мол, за беспорядок, вы идиот, во всем здесь хаос, надо гнать вас в шею!.. А документ потом нашелся у меня в столе! Старик тогда даже не пикнул, только дрожал и моргал глазами…» Советника бросило в жар. «Но ведь не следует извиняться перед подчиненными, даже если немного обидишь их, – успокаивал он себя. – Как, должно быть, подчиненные ненавидят своих начальников. Ладно, я подарю этому старику какой-нибудь старый костюм… Нет, ведь и это его унизит…»

Советник уже не мог лежать в постели, одеяло душило его. Он сел и, обняв колени, уставился в темноту; мучительные воспоминания не покидали его… «Или, например, инцидент с молодым сослуживцем Моравеком; Моравек – образованный человек, пишет стихи. Однажды он плохо составил письмо, и я сказал ему: „Переделайте, коллега!“ И хотел бросить эту бумагу на стол, а она упала на пол, и Моравек нагнулся, покраснев до ушей… Избил бы себя за это! – пробормотал советник. – Я же люблю этого юношу, и так его унизить, пусть даже неумышленно!..»

В памяти Томсы всплыло еще одно лицо: бледная, одутловатая физиономия сослуживца Ванкла. «Бедняга Ванкл, он хотел стать начальником вместо меня. Это дало бы ему на несколько сотен в год больше, у него шестеро детей… Говорят, он мечтает отдать свою старшую дочь учиться пению, а денег не хватает. И вот я обогнал его по службе, потому что он такой тяжелодум и работяга. Жена у него злая, тощая, ожесточенная вечными нехватками. В обед он жует сухую булку…»

159